ПЕС НА НЕБЕ 13

 

13.

- Le temps passe vite! (Время летит быстро!) – напомнил Селяви, пристроившись напротив большой плиты и уважительно склонив голову перед ней.

Василий машинально потянулся за шляпой, не обнаружив которую, схватился пятернёй за волосы и тихонько заскулил.

- Voilà «ta première femme». Ta mère (Вот и «твоя первая женщина». Твоя мать)! А ты не знал? – вежливо осведомился Селяви.

Знал, знал, конечно, Селяви знал, что Василий не знал о смерти матери. Об отце знал, но мать, когда он уходил из семьи много лет назад, была в здравии, полна сил, и даже собиралась замуж, кажется, хотя и не афишировала это. Мать Василия была скромная тихая женщина, но на старости лет, полюбившая француза, собиравшаяся связать с ним остаток жизни, почему-то лежала здесь, рядом с бывшим мужем – отцом Василия.

Василий взглянул на конечную дату и похолодел ещё больше. Полгода назад! Всего полгода назад!

- Она вернулась в России совсем недавно. После смерти второго мужа. Написала завещание, что в случае кончины хочет лежать именно здесь. А ты не знал? Впрочем, ты же ничем и никем не интересовался, кроме своей мусорной кучи! – рубил Селяви словами тихими, но такими болезненными, что Василий запустил в голову и вторую руку и завыл, заскулил ещё громче, ещё горше.

Он опустился прямо на землю у могилы, не беспокоясь о чистоте брюк, и стал качаться из стороны в сторону, убаюкивая сам себя. Он качался и качался, его тихий стон стал прерываться, приобрел ритмичность и превратился в какую-то незамысловатую мелодию. Селяви прислушался. Василий пел:

«Лишь сумрак к нам сойдет,
Вечерняя звезда,
Светла и молода,
На небеса взойдет.
Едва журчит ручей,
Чуть шепчутся листы,
Склоняются цветы,
Любуясь тихо ей…

В душе живешь всегда
Печальна и нежна».

Старинную французскую песенку «Куда вы ушли, увлечения моей молодости…» Чайковский когда-то превратил в пьесу и поместил в «Детский альбом». Мама напевала Василию именно эту мелодию и эти слова на русском языке. Давно, в детстве, когда он не мог заснуть после длинного суетливого дня, когда лежал в своей кровати и прятался под одеяло от грома, когда боялся молнии за окном и темноты в коридоре. Мама напевала и убаюкивала. Мама. Его первая любимая женщина.

Смотреть на Василия было тягостно, и пёс, наконец, не выдержал.

- Василий, я понимаю, что ты чувствуешь. Но cherchez la femme ici dans ce monde (ищите женщину здесь, на этом свете), аppréciez la femme ici dans ce monde (цените женщину здесь, на этом свете), иначе будет поздно!

- Ты не можешь! Ты не можешь понимать! T'es un chien (Ты пёс!) Bon sang! (Чёрт бы тебя побрал!) Ты всего лишь пёс! Существо умное, но примитивное! И хватит меня поучать! Какого чёрта и на каком основании ты это делаешь?!

Пёс повёл холкой, моргнул несколько раз и нечаянно сбросил с хвоста божью коровку. Но не обиделся. На этот раз он не обиделся нисколько.

- Ну что ж, судя по всему, стадию отрицания мы миновали, стало быть, пришло время гнева! Bienvenue! Mais, j'ai une idée!

Пока они спорили, на землю опустилась тихая ночь, только крики Василия оглушали пространство, словно оскверняя. Сверчки предусмотрительно утихли, а те несколько деревьев поблизости, которые охраняли покой могил, осуждающе зашумели листьями. Недобрый ветерок рывком унёс слова брани подальше, вернув в ответ зловещую тишину и запахи ночи.

- Viens avec moi!  (идём со мной)! – Селяви кивнул в сторону и потрусил прочь от могильной плиты.

Василий нехотя поднялся, смахивая слезу, и поплёлся следом. Колыбельная, тёплый домашний хлеб, вафельные полотенца, ромашки на кухонном столе и замороженные пельмени ручной работы в морозилке – о матери он помнил очень многое. Картинки, запахи, ощущения. В его детстве мать была центром вселенной, она сама была целой Вселенной. Большой и сказочной планетой, полной любви и радости. Тихая скромная женщина с большим сердцем. Куда Жан-Жаку Руссо до любящей матери! Никто и никогда не способен воспитать сына лучше, чем мать.

Василий не бросал мать, он просто вырос. Как это происходит со всеми детьми. Жил своей жизнью, своей семьёй. И нет ничего странного в том, что родители уходят раньше, но всё равно это больно. И Василию было больно, тем более, что об уходе матери он не знал. Его гнев на Селяви был случайным, спонтанным, и Василий уже раскаивался и подбирал слова извинения, но тут пёс остановился. Прямо перед ними был чей-то склеп. Крошечный старинный, что называется «на одну персону», с крошечной же дверцей. С облезлыми стенами и замысловатыми надписями.

- Ты думаешь, я ничего не чувствую? Ну что ж, у тебя будет возможность - это проверить – почувствовать то же, что и я. Allons-y! (Идём!) – заявил пёс.

Он подпрыгнул и надавил передними лапами на дверцу. Та скрипнула и провалилась. Не открылась – именно провалилась, болезненно скрипнув ржавыми петлями. На Василия повеяло могильной сыростью.

- Ты хочешь меня замуровать? – усмехнулся Василий и не двинулся с места.

- D'accord (ну ладно), - согласился Селяви, - Обойдёмся без таинственных дверей, я просто хотел как-нибудь поэффектнее. Но… хватит и щелчка пальцем. - он посмотрел на свою лапу. – Я хотел сказать: удара хвостом, например, – и хлопнул хвостом по стенке склепа.

Сверкнула молния, на соседнем дереве сухо треснула и с шумом повалилась на землю огромная ветка, а где-то в отдалении отозвался «ухом» филин.

- Впрочем, так тоже эффектно, - хмыкнул Селяви.

А у Василия зачесалось за ухом – так противно и настойчиво, что он решил немедленно этим заняться. На ходу было неудобно, и он пристроился задом прямо на чью-то могилу. Наклонил голову, потянулся вниз и стал лупить по уху что есть мочи… лапой. ЛАПОЙ! ЛААААПООООЙ!

- Alors, qu'est-ce que tu ressens? (Ну, и что ты чувствуешь?) – склонился над ним Селяви, который тоже преобразился. Две руки, две ноги, ноль хвоста и спортивный костюм, который только что был на Василии.

- Je ne comprends rien! (Я ничего не понимаю!) – Василий ошарашенно уставился на своего двойника, повёл носом – принюхался, поднял руку взглянуть – обнаружил вместо неё лапу. Попытался осмотреть другие части тела и завертелся волчком, а когда вместо брюк он обнаружил хвост, а вместо всего остального шерсть, чуть не заскулил от ужаса!

- Я же говорю: у тебя теперь есть возможность всё почувствовать на собственной шкуре! Voilà! – совершенно беззлобно констатировал Селяви.

Ухо зачесалось снова. А потом под хвостом. И лапы. «Это нервное!» - подумал Василий и впился зубами между пальцами.

- Слушай, у тебя блохи были? – спросил он у пса и взялся за другую лапу.

- У меня? У меня блох не было! – возмущённо ответил Селяви. – Я домашняя, чистоплотная собака! Был. – в этом месте пёс споткнулся. -  А у себя сам проверь! Мало ли…

Зуд прекратился так же внезапно, как и начался. Василию захотелось прилечь, и он повалился на бок, откинулся. Посмотрел на звёздное небо.

- Combien d’étoiles! (Сколько звёзд!) Un, deux, trois.., - стал он считать.

- Блохастый звездочёт! – усмехнулся Селяви.

- Voie lactée (Млечный путь)! – Василий пропустил обиду мимо ушей, - Я всё детство мечтал по нему прогуляться…

- Et alors? (И что)?

- Детство кончилось. Не успел.