Кто реальнее?

Ты знаешь, иногда мне кажется, меня нет. Что ты – реальнее, чем я. Ты – есть, а меня – нет. Странно, да? Хотя, на самом деле, - все наоборот. Ты – «голос внутри меня», ты – мысли, которые я думаю вслух, которые обсуждаю вслух, которыми пугаю тех, кто рядом со мной в этот миг, но не знает о тебе. Ты – моя тайна. Но с головой у меня – все в порядке, что бы там ни думали, те, кто слышат мой разговор с тобой…

Ты – реальнее, чем я. Потому что о тебе, есть, кому заботиться, есть, кому думать о тебе. Я. Думаю. О тебе. А обо мне – некому. Некому думать и заботиться… Вот поэтому мне все чаще кажется, что меня нет. Понимаешь?

Я говорю с тобой каждый день. Включаю музыку – и говорю. Ты - мой невидимый собеседник. Пока звучит спокойная и тихая музыка, я говорю тихо и задумчиво, как только музыка набирает силу и мощь, вместе с ней и мой голос набирает силу и … мощь. Этими силами и… мощами, будь ты реальным и осязаемым, я снесла бы тебя с лица земли! Боюсь, ты бы не устоял под моим напором. Но, к счастью, ты всего лишь… «голос в моей голове». К сожалению, ты всего лишь «голос в моей голове».

Да, иногда мне кажется, что меня нет. Но не сегодня. Сегодня был прекрасный, насыщенный событиями день. И я вспомнила о тебе только глубокой ночью. Когда захотелось поделиться эмоциями. Когда захотелось отдать тебе впечатления. Скажи, можно отдать впечатления? Если можно – лови!

Метро. Я хочу рассказать о метро. Скажи, что ты думаешь о метро? О людях в метро? Тебе не кажется, что в метро ездят усталые, утомленные земною жизнью люди? А ты заметил, что там почти никогда не бывает детей. В метро ездят на далекие расстояния, а детей возят только поблизости. А ты заметил, что в метро люди совсем не общаются друг с другом? Исключительно – с телефоном. В метро все едут куда-то по очень важному делу, и каждому из них непременно нужно в течение пяти, шести, семи… остановок что-то лихорадочно искать в телефоне, что-то лихорадочно рассматривать, листать. Каждый едет в метро в телефоне.

Когда мне не совсем неловко, я наблюдаю за телефонистами. Еще я люблю пошалить и спросить, например:

- Простите, что вы читаете?

Главное, быть искренним, и тогда тебе ответят тем же. Интересуйся искренне.

А вообще, это сейчас, кажется, не в моде – общаться с незнакомыми в метро, на улице... Не в моде – но очень интересно. Сегодня у меня было шаловливое настроение и я шалила, еще не спустившись в метро.

- Простите, Вы не посмотрите, у меня мокнет рюкзак или он под зонтиком?

Глупость, да? Зато как весело! Развеселилась сама, развеселила девушку, с которой заговорила. А рюкзак, действительно мокнет – зонтик его не покрывает!

Потом спустилась в метро. Наверное, мое шаловливое настроение брызгало во все стороны. Потому что уже через несколько минут у меня спросили примерно как я:

- Подскажите, Тульская - в эту сторону садиться?

Интуиция подсказывает, что вопрос неспроста, но нужно проверить. Показываю на стену, где обозначены все остановки. Но рассмотреть не успеваем – поезд уже прибыл и закрыл собой буквы. А тот, кто спрашивает, не убедившись, что ехать именно в эту сторону, садиться в вагон вместе со мной!

Веселюсь.

Но в салоне он неожиданно идет в другую сторону. Показалось, значит. Вздыхаю с грустью.

Нет! Каким-то чудесным образом, он снова оказывается около меня, и я понимаю, что он сейчас снова заговорит. Интересно, найдет ли повод? Дам ему шанс.

- Вы знаете, я перепутал, мне дальше, - и показывает на ветке самую дальнюю станцию.

Не буду огорчать, что мне – через одну, промолчу.

И вот, мы уже говорим о творчестве, о книгах, он почему-то думает, что я – учительница английского, а я – что он актер. Достойно сыграл, что ни говори. Да и я…

Нет, не учительница. И я рассказываю о себе. Немножко, в двух словах. Смотрю на него, и почему-то думаю, смогла ли я его поцеловать? И понимаю, что смогла бы.

Краем глаза замечаю пассажирку на соседнем сидении. Она смотрит на нас и улыбается. Наверное, ей приятно смотреть на нас. А, может, мы выглядим странно – я же тоже почти уверена, что в метро не знакомятся. Но мне приятно, что она улыбается, глядя на нас.

А потом я говорю:

- Моя станция.

А он отвечает:

- Вы красивая, - и добавляет, - Я обязательно позвоню!

И я почему-то уверена, что он позвонит. И тогда я буду точно знать, кто из нас реальнее – ты. Или я.

Из цикла "Разговор с Ним"

Чувствую тебя. Из цикла "Разговор с Ним"

Ты был. Из цикла "Разговор с Ним"

Твой голос. Из цикла "Разговор с Ним"

Печальный рыцарь. Из цикла "Разговор с Ним"

Не сметь. Из цикла "Разговор с ним"

Навстречу. Из цикла "Разговор с ним"

Зачем я пришла. Из цикла "Разговор с ним"

Чувствую тебя...

Закрытие сезона. До спектакля минут тридцать. Артисты, изнывая от жары, прямо в костюмах расположились у бокового входа. Покурить. Вынесли кресла и, не обращая внимания, на прибывающих к спектаклю зрителей, пускают в воздух колечки. Столица! За нашими артистами ничего подобного не замечала. Курят, конечно – но не на виду у зрителя  в сценическом костюме.

Подглядываю краешком глаза. Их лица довольно близко, но грим даже при дневном свете очень меняет облик,  поэтому вижу только персонажей.  Никого, похожего на тебя, не нахожу. А хотелось бы. Заметила: во всех театрах я невольно ищу глазами похожие на тебя типажи. И ещё ни разу не встретила. Вру! В метро однажды встретила! Поджатые губы и их форма – очень похоже! А в театре – не встретила. И это хорошо, потому что в неповторимости человека – его прелесть.

Пришло время смотреть прелестный спектакль. И я отправляюсь в зал. Здесь я впервые. У меня в последнее время много чего – впервые. От этого обостряется слух и наблюдательность.  

Сцена удивляет с первой минуты. Ну, хотя бы потому, что привычного занавеса … нет! Вообще! Он отсутствует. Убрали для спектакля? Режиссерский замысел? Или его нет никогда? Интересно, а как они решают вопрос с декорациями?  Разве они не должны возникать как по волшебству? Нет, - в этом театре декорации переставлялись в полумраке и самими актёрами. Смотрю и удивляюсь.

В каждом театре свой неповторимый запах. Но иногда за «него»  можно принять чьи-нибудь случайно забредшие на представление духи. Внюхиваюсь. Пахнет гримом, тальком, сыростью – или всё-таки духи? Спрашиваю у соседки:

- Скажите, а этот запах – это запах театра, или это от кого-то из присутствующих.

К моей радости девушка меня понимает и в душевно больные не записывает.

- Скорее всего, театра, потому что, когда всё началось, этот запах пошел от сцены, - отвечает, - Но зимой я была здесь, и не припомню ничего такого.

Я слушаю и представляю закоулки сцены, где наверняка, так же как и у вас, все старое и обветшалое. Изнанка театра всегда представляет собой жалкое зрелище. Но мы – зрители, может догадываться об этом только… по запаху. Старому, ветхому, а летом ещё и с плесенью.

Потом я слушаю. В этом театре удивительная акустика. Эхо раздается под сводами сцены в самой задней её части. Этому я не удивляюсь. В заднике так звучать – нормально. Но когда артист перемещается к зрителю, а эхо не исчезает – мне становится совсем любопытно. Вверху открылся портал?

Тем временем лицедеи вершат добро и правосудие, живут жизнь и приближают смерть. Да! Забыла сказать: я в большом зале, но здесь сцена так близко, как у вас в малом. И я почти сижу рядом с ними. Вот – два героя затеяли драку. Маленький и плюгавый избивает большого и статного. Ухмыляюсь – ненатурально! Наверное, я несправедливый критик. Но мне очень хочется проникнуться и прочувствовать.

Театр – это место, где я чувствую тебя всегда. Даже если не нахожу подобного типажа. Ты возникаешь сквозь время и пространство, ты напоминаешь о себе, сам того не ведая – тенью, рожденной от света рампы, эхом от реплики главного героя, прохладой, проникающей в зал из кулис. Я вижу, слышу и чувствую тебя.

Из цикла "Разговор с Ним"

КАСТИНГ

Блузка цвета «фуксия» безнадёжно испорчена! И всё шаурма! Едва откусила – брызги в разные стороны. Чувствовала - этот парень в шаурмичной смотрел как-то недобро. Сглазил – не иначе!

А у меня впереди кастинг! КАСТИНГ! Во – попала! Усаживаюсь в электричку и истошно растираю пятна салфеткой. Расплылись и стали ещё страшнее!! Аааа!

Так. Ладно, я подумаю об этом минут через десять – сперва утолю голод той самой шаурмой. Вкусная, зараза! Прощу ей столь дерзкий поступок, так и быть. Оставшийся путь (в метро и по городу – всего часа полтора) прикрываю пятна чем могу – рукой, сумкой, волосами.

У меня сегодня авантюра. Я – вся одна сплошная авантюра. Напросилась на какой-то кастинг, в какую-то шоу-школу. Нет, несомненно, школа хороша, несомненно, хороши и её преподаватели (в чем я вскоре убеждаюсь), и студенты, наверняка, хороши. Но что буду делать на этом кастинге я? Хм.

Натура у меня такая – дерзать и пробовать, а надо - не надо - на месте разберёмся.  Ну, так вот. Я направляюсь на кастинг и понимаю, что фейс моей блузки безнадёжно испорчен, и первое «ах-впечатление» от меня на кастинге не состоится. И я изо всех сил стремлюсь попасться на глаза хоть какому-нибудь  зеркалу. Чтобы предпринять попытку – что-то исправить. А сперва – хотя бы посмотреть.

Хоть какое-нибудь зеркало меня находит в здании той самой шоу-школы. Пробираюсь в заветную комнату и запираюсь на замок – «щёлк».

- Какой кошмар! - это я у зеркала, и я сказала «это» вслух. Сказала и слышу за спиной какое-то шебуршание.

- Здесь кто-то есть? – спрашиваю осторожно.

- Н-дааа! – раздаётся томный ответ из кабинки, - Канешнааа!!

Ещё немного возни, и передо мной возникает … ну, кто, по-вашему, может возникнуть в женском туалете?!

И мы…  продолжаем разговор.

- Ничего, что я нас закрыла? – спрашиваю.

И  быстренько соображаю, как реабилитироваться за свой: «Какой кошмар!», «а то, вдруг, что подумают». И … решаюсь:

- Скажите, а вот здесь вот, вот, здесь…, - тычу пальцем в нужные места на блузке, -  Видно что-нибудь?

- Что? – удивляется женщина, - Где?

Через две минуты мы на «ты», я убеждена, что на блузке цвета «фуксия» ничего не видно и мы обменялись телефонами. А ещё через две – оказывается, что моя новая знакомая – тоже на кастинг, только она на детский, и в качестве препода! Я веселюсь и мысленно благодарю шаурмичные пятна за интересные знакомства!

Ещё немного поболтав, мы расходимся разные стороны. Щелкнувшись напоследок. Чуть позже я буду рассматривать фотографии, которые  нелицемерно покажут  – ПЯТНА было ВИДНО!

А теперь о кастинге. Черт возьми, у меня такой ОПЫТ, а я, как всегда, ВОЛНОВАЛАСЬ! Смешно за себя, честное слово! Но поучиться было чему!

Почитала в микрофон какой-то текст, правда, при этом музыкальная подложка на фиг меня заглушила. Не диджейский у меня тембр. Послушала, как читают другие. Волнуются не меньше моего. Поумилялась. Понаблюдала за манерой общения нашего преподавателя – внимание! Актера первой категории! Сделала сравнение не в свою пользу и пометила – НАДА работать над собой. Ещё больше!

Кастинг предполагал – выбрать тех, кому рекомендовано обучение в школе, чтобы, по её окончанию,  вещать подводки к иностранным трекам в эфире онлайн-радио. Это я выяснила в процессе, и, окончательно разобравшись, что мне здесь не место, удалилась. Правда, на последок щёлнулась с преподом. С пятнами от шаурмы на блузке цвета «фуксия».

Из цикла "Зарисовочки"

Птица-Жар. Сказка-притча

Птица родилась в семье домашних уток. Утки были самые обычные, и жизнь у них была самая обычная. Мама Утка следила за хозяйством. Папа Селезень много работал и редко бывал дома.

Родители почти не разговаривали с Птицей и никогда не отвечали на её вопросы. А вопросов у Птицы было много:

- Кто я такая? Зачем мне крылья, если мы никуда не летаем? Почему мне грустно, когда все кругом улыбаются? Почему мне не интересно заниматься хозяйством вместе с мамой?

Мама отмахивалась и говорила, что ей некогда, и что она ещё не приготовила ужин. А Папа только посмеивался и даже не прислушивался, о чем спрашивает Птица. Никто не слушал Птицу, никто из домашних не воспринимал Птицу всерьёз и не понимал её.

Так было и во дворе, среди сверстников. Птица множество раз пыталась подружиться с кем-нибудь из пернатых, но с ней старались не общаться и называли её «странной» и «не такой как все».

А Птица не понимала, почему её не любят и не принимают. В те дни она научилась читать, и книга стала её самым главным другом. Единственным. Но даже в книгах она не находила ответа на свой вопрос – почему они такие разные: Мама с Папой и она? Почему все вокруг – другие, не такие, как она? В своей семье она чувствовала себя очень неуютно, в этом городе, в этой стае она чувствовала себя чужой. Но не познала, почему так происходит, пока однажды не увидела своё отражение.

Это было после дождя. Мама, как всегда, ушла к одной из подруг, а Папа был на работе. Птица затосковала дома от одиночества и отправилась искать маму. Она проходила мимо дома Тёти Курицы, и, там, на углу дома обнаружила большую бочку с водой. Вода, стекавшая с крыши,  набралась уже до самого края. Птица подлетела к бочке – она любила поплескаться, и уже хотела опустить пёрышки в бочку, как увидела….

В воде отражалось Солнце и… невероятно красивая, огненно-рыжая птица!

- Кто это? - Птица залюбовалась.  

- Ты сама! - ответило Солнце, - Разве ты не знала, как выглядишь?

- Нет, - смутилась Птица.

- Тогда неужели ты не замечала, что совсем не похожа на своих родителей, - продолжало Солнце.

Птица смутилась ещё больше.

- Замечала, но это другое - разве это связано с цветом перьев? – изумилась Птица.

- Ну что ты, ещё как связано, - продолжало Солнце, - Ты – другая. Другая – и снаружи, и – внутри. Поэтому выглядишь иначе и чувствуешь себя иначе. И тебе пора искать себе подобных! Но прежде – найди себя!

Солнце говорило загадками, и оно ещё больше смущало Птицу. Так, что Птица даже забыла, зачем пришла сюда. Она забыла про Тётушку Курицу, забыла про Папин сарай, она забыла даже зачем шла. Опустив крылья, она медленно побрела по дороге, размышляя о чём-то своём.

Так прошла ночь. Птица не сомкнула глаз, она шла, шла и шла. Сама не понимая, куда. Но она точно знала, что нужно идти. А, тем временем, дома хватились. Птицу искали, но недолго. Птица выросла, и по законам пернатых могла лететь на все четыре стороны. И о Птице забыли.

А Птица всё брела и брела. Потом она вспомнила, что умеет летать и взметнула вверх! И у неё получилось, хотя дома они никогда не пользовались крыльями. И ею залюбовалось Солнце.

- Наконец-то! - сказало Оно, - Не стоит больше так сильно задумываться, у тебя впереди долгий путь, а ты теряешь время! Думай – но недолго. Лети – и не сомневайся!

И Птица полетела! Она понимала, что хочет найти себе подобных – таких же огненно-рыжих птиц, что хочет быть им полезной, что хочет … а что она хочет? Птица снова крепко задумалась.

Она не могла вести хозяйство, как Мама. Птица ничего не знала о делах Папы. Птица ничего не умела из того, что умели в её семье и семьях, которые жили когда-то поблизости. Всё, чему пытались научить её родители, казалось ей непонятным и ненужным. Птица всё детство провела в книгах. А в книгах было всё иначе – там каждый занимался «своим делом», тем, что умеет лучше всего. И Птица верила, что это правильно и мудро. И тогда она решила: «Полечу искать «своё дело», а, заодно, и себя, как посоветовало Солнце».

Много лет Птица скиталась по свету. Она повидала множество стран, городов и деревень, её заносило даже на болота и в пустыни. Она училась, потом- устраивалась на одну работу, снова училась и снова устраивалась уже на другую работу, и так – множество раз. Птица выбивалась из сил, и пробовала снова и снова. Из одних мест её прогоняли, потому что от неё не было пользы, из других - она улетала сама. А, между тем, шли годы.

Птица стала ещё краше. Она стала привлекать внимание оперившихся самцов. Многие из них звали её в своё семейство, к себе подобным. И Птица пробовала жить с ними, но очень быстро уставала от непонимания.  Это было очень похоже на её детство, на отношения Мамы Утки и Папы Селезня. Такие же обязанности у птиц – дом, хозяйство. И посиделки у подружек. Птица очень скучала от такой жизни. И улетала снова и снова.

- Неблагодарная! - кричали ей вслед поклонники, - Ты ещё вернёшься, вот сломаешь клюв и истреплешь крылья – и вернёшься! 

 

Но птица не возвращалась.

«Почему я родилась не похожей на других, и  почему не нахожу себя в этом мире?» - думала Птица и начинала сомневаться, правильно ли она делает, когда уходит с насиженных мест.

- Ты делаешь правильно, - говорило Солнце, когда Птица была близка к отчаянию.

Но однажды Птица попалась. Она влюбилась и забыла про всё на свете. Немолодой уже Селезень приметил юную Птицу и задумал недоброе. Он использовал всё своё обаяние, чтобы влюбить Птицу в себя. А когда это случилось, он вырвал из крыльев Птицы несколько перьев, чтобы она никогда больше не смогла от него улететь. Он сделал это ночью, когда Птица спала глубоким сном, и смотрела свои яркие волшебные сны. И Птица ничего не заметила и не заподозрила Селезня в коварстве.

Шли дни за днями. У Птицы, которая до той самой минуты, порхала в небесах и ничего не замечала вокруг, вдруг, словно открылись глаза. Она узнала, что у Селезня есть птенцы, что у него есть Утка. Но почему она не замечала этого раньше? Любовь! Всему была виною любовь. От любви Птица стала слепа, а теперь ещё и бескрыла.

Всё это время Птица жила в иллюзиях . Она думала, что Селезень тоже любит её. Но обманывать и любить одновременно невозможно. Птица прижала крылья к груди – там внутри что-то очень больно щемило. И Птица заплакала. Но, поскольку она больше не могла летать, Птица осталась.

Прошло долгих четыре года. У них с Селезнем появилось двое чудных птенцов. Они почти не видели папу, но очень любили маму Птицу. У Птицы отрасли новые перья, взамен вырванным, но она не заметила этого. Она больше не летала. Она даже пробовала заниматься хозяйством и давно перестала «искать себя».

Однажды она заметила, что огненно-рыжие перья на её груди как-то побледнели и выцвели. И на хвосте – тоже! И – на крыльях! Птица ахнула! И закрыла от горя глаза, чтобы не видеть…

- Ты зря остановилась, - прошептало Солнце.

Оно незаметно пробралось в дом Птицы через окно и опустило свои лучи на её бледные перья. Птица почувствовала знакомое тепло.

- Солнце, как давно ты не приходило! – вскрикнула она, - Почему?

- Ты не нуждалась во мне. Ты была влюблена! – сказало Солнце и отправилось гулять по дому. Доползло до детских кроваток и скользнула по огненно-рыжим перьям птенчиков.

- Но как же: «найти себя», как же: «быть полезной Миру»? – Птица растерянно оглянулась по сторонам и, словно очнулась -  поняла, наконец, где она находится.

- Не жалей ни о чем, - Солнце пробежалось лучом по кроваткам туда и обратно, - У тебя прекрасные дети! Но ты слишком долго оставалась на этом месте. И тебе здесь не место. Так что – отправляйся в Путь! Пора!

- А как же Они? – Птица всплеснула крыльями и бросилась к детям.

Те мирно посапывали клювиками и ни о чём не подозревали. 

- Они? Они – с тобой! Как иначе? – спокойно и убедительно заявило Солнце и добавило,  – Готовьтесь!

Весь день Птица посвятила сборам. За эти годы она обросла кучей ненужных вещей. Посуда, одежда, мебель. Разве Птице это было нужно? Когда Селезень приносил что-то в дом – какую-то «нужную вещь» – Птица, и радовалась его вниманию, и чувствовала себя странно одновременно, потому что не знала, что с этой «нужной вещью» делать. Птица так и не научилась жить по «законам пернатых». И сейчас, в минуты сборов, она это почувствовала остро-остро, всем сердцем. И ей стало жаль потерянного в этом доме времени. И она заплакала.

- Мама, мамочка, - дети вбежали в дом, они вернулись с прогулки, - Мы нашли кое-что интересное!

Два огненно-рыжих птенчика что-то торжественно несли в комнату. Птица поспешила смахнуть слезы и улыбнулась. Ну конечно же, как она могла решить, что потеряла время зря?! Она ничего не теряла, она только находила.  И Птица протянула к детям крылья, чтобы обнять их. Крепко-крепко.

Но что это? Старший держал в клювике несколько перьев. Огненно-рыжих! Это были те самые перья, которые вырвал когда-то из крыльев Птицы Селезень! Те самые! И Птица узнала их. И изумилась. Потом приложила их к своим перьям на крыльях, на хвосте, сравнивая… Её собственные перья были намного бледнее, как будто устали от жизни и потеряли краски.

Птица затихла, но больше не плакала. Она всё поняла.

- Собирайтесь! – сказала она властным голосом, - Мы улетаем!

И они полетели. Дети ещё не могли лететь сами, поэтому Птица их несла. Она уставала и часто делала остановки. Она искала лучшие места, она искала, прислушиваясь к собственному сердцу. Она очень старалась найти «своё место» теперь и для своих детей.

А дети капризничали. Просили вернуть те вещи, которые мать бросила дома. Просили поиграть с ними, никуда не лететь, а поиграть. Когда ей становилось совсем невмоготу, и когда Птица выбивалась из сил, она опускалась на землю в каком-нибудь городе, устраивалась на работу и вновь обзаводилась какими-то вещами, предметами. Она несла детям пищу, игрушки и всё необходимое. И ей было уже намного труднее, чем когда она пустилась в Путь много лет назад одна.

- Солнце, - вопрошала она, - Почему мне так трудно, ведь я стараюсь изо всех сил, но никак не могу найти то, что ищу. Может быть, я так и не найду «себя и своё место» никогда? Может быть, его просто нет?

- Посмотри на себя, - отвечало Солнце, - Думаешь, в этом Мире нет тебе подобных? Ищи!

- Но тебе подобных тоже нет! – возражала Птица.

- Почему ты так думаешь? – усмехалось Солнце. -  Есть. Мы просто очень далеко друг от друга. В разных Вселенных.

И Птица с новой надеждой взмывала вверх.

Прошло ещё несколько лет. Дети выросли и оставили мать. А Птица всё также металась в поисках. Её перья вновь горели огненно-рыжим огнём. Птица была полна идей и желания действовать. Искать, лететь, парить… Везде, где она бывала, она оставляла яркий след в сердцах соплеменников. Но, по-прежнему, нигде не находила «своё место».

- О, как я устала! – повторяла Птица. – Но я верю! Верю! И я найду!

И снова проходили годы. И Птица теряла силы. И она уже почти потеряла и надежду.

Пока однажды не встретила их…

Они появились из ниоткуда. Две большие Белые Птицы. Одна из них протянула Птице цветок цвета вороньего крыла и сказала:

- Возьми! Мы наблюдаем за тобой многие годы.  Ты одна из немногих, кто не соглашается оставаться там, где родился. Ты одна из немногих, кто ищет всю жизнь. И мы понимаем, что жизнь птицы слишком коротка, чтобы ты успела, наконец, найти то, что ищешь. Поэтому мы даём тебе шанс. Ещё один. Чтобы ты успела.

- Возьми цветок и дай ему напитаться влагой жизни. А завтра ты сама догадаешься, что нужно будет с ним сделать, - продолжила вторая Белая Птица и протянула Птице стеклянную леечку, наполненную водой.

Сказав это, Белые Птицы растворились в воздухе, точно и не было. В руках Птицы остался цветок цвета вороньего крыла. Птица раскопала в земле небольшое углубление и аккуратно посадила странный подарок. Полила из стеклянной лейки, а когда несла её домой, нечаянно разбила.

«Как же так», - огорчилась Птицы, - «Чем я буду поливать этот диковинный цветок завтра?»

А завтра было вот что. С первыми лучами солнца Птица отправилась в сад с каким-то тревожным волнением в груди. Она понимала, что должна что-то сделать. Но что?

Она приблизилась к Цветку. Бутон цвета вороньего крыла распустился, и Птица смогла рассмотреть лепестки поближе. Внутри цветка они были огненно-рыжие! Птица наклонилась и увидела, что в середине бутона, среди тычинок и пестика поблёскивала и переливалась Большая Капля. Временами она подрагивала вместе с цветком, реагируя на дуновение ветра. И Птица поняла, что ей нужно сделать! Она присела ещё ниже и наклонила бутон так, чтобы капля скатилась прямо в её клюв!

Вкус у капли был невероятный! Как чистейшая вода, как утренняя роса с ароматом спелой лесной земляники. Птица проглотила Большую Каплю и отпустила бутон. Он качнулся и стремительно закрыл лепестки.

В тот же миг всё поплыло перед глазами Птицы. Она опустилась прямо на землю, и заснула не закрывая глаз. 

Большие Белый Птицы появились так же внезапно, как и в прошлый раз. Одна из них присела около Птицы.

- Отныне ты будешь Птица-Жар, ты заслужила это имя, - сказала Белая и провела перьями по глазам спавшей.

И Птица больше не смотрела стеклянными глазами вдаль, она спала спокойным сном, и только по стуку сердца можно было понять, что её сон временный…

Большие Белые Птицы взметнули вверх и где-то в середине пути растворились в воздухе.

А Птица спала. И видела себя молодой. Её перья отливали огненно-рыжим цветом, а полёт был плавный и уверенный. Она летела вперед и знала, что рано или поздно её путь завершится. И она найдёт себя и тогда обретёт Счастье.

2019

 Вера Кулигина

Зачем я пришла?

Однажды я пробралась в театр. В святая – святых.

Говорят, в театре всё неоднозначно. В отношениях, в связях, в любви. Может быть… А – может и нет.  

Храм Мельпомены впустил меня как родную. Я пришла не с пустыми руками – с трудовой книжкой. Никогда не имела к театру никакого отношения - как я думала - и вот, решила иметь.

Меня встречает пожилая дама у заднего входа. Я здесь никогда не была – это вход для избранных.

- Вы к кому? – задаёт дама уместный вопрос.

- К режиссеру, - неуверенно говорю я.

И меня впускают.

Ступаю по ковру и наблюдаю обшарпанные стены. Ветхие портьеры и старые фотографии. Изнанка театра, то что, не видим мы – зрители. То, не замечаете вы – артисты.

- Кем бы я могла здесь быть? – думаю я, рассматривая фотографии ваших прим, - Звукорежиссером – не та категория, актрисой – поздно, распространителем билетов – рано… Кем?

Я пришла устраиваться на работу в театр. Такое мне никогда не привиделось даже в самых прекрасных снах! Здесь работают Боги и Богини – думаю я, как все смертные. Мне страшно, неловко, мне странно и непривычно.

- Подождите, режиссёр занят, - говорит молодая помощница за столом.

Жду в приёмной. Сидеть не могу – выхожу из кабинета, брожу по коридору, набираюсь смелости, придумываю подходящие реплики.

Кем представиться? Зачем я сюда пришла? Разве я подхожу для этой работы? Кажется, у них была вакансия помрежа… С полгода назад. А сейчас? Наверняка кого-нибудь взяли… Я брожу по коридору и размышляю – сбежать или остаться? И … натыкаюсь, наконец, взглядом, на твою фотографию. Нахожу её среди других. Среди фотографий твоих коллег. И… остаюсь.

Ты в образе. Хорошо мне знакомом образе. Его я знаю больше, чем тебя. 

Средневековый костюм. Меч. Плащ. Печальный рыцарь. Любимый образ.

- Простите, режиссёр ещё долго будет занят! Вы  будете ждать? – напоминает о себе помощница.

- Да! – неожиданно мой голос набирает силу.

Я пробралась в театр, чтобы быть… поближе к тебе. Мои попытки – снова и снова приблизиться … снова и снова не приносили успеха. И я пробралась в театр с новой надеждой. Я смотрю на твою фотографию на стене и размышляю. Что бы я тебе сказала, окажись ты рядом? Что бы я стала тебе говорить, окажись ты рядом завтра, послезавтра… каждый день? Что бы я говорила тебе каждый день? Стал бы ты слушать меня каждый день? Был бы у нас повод встречаться каждый день? Это зависит от качества моих обязанностей?

Я размышляю и отдаляюсь от фотографии. И продолжаю смотреть на тебя. Шаг за шагом я отступаю спиной и отдаляюсь от тебя, и продолжаю смотреть. Ты отдаляешься – тоже. …И в груди начинает что-то щемить…

Зачем я пришла? Есть ли у меня надежда – пристроить трудовую книжку? Или это надежда – успокоить сердце? У меня ещё есть несколько минут подумать.

Видимо, я задумываюсь очень крепко, потому что вздрагиваю от услышанного:

- Режиссёр сказал: к сожалению, у нас нет вакансий…

Из цикла "Разговор с Ним"

Свиньи

Было у нас с Иркой развлечение – уход за свиньями. Это папа придумал – у него была мания: где бы он ни жил, везде обзаводился хозяйством и огородом. Деревенские корни и тяга к земле и всему, что на ней растёт и пасётся сказывались. Поэтому каждое лето на нашей даче папа обзаводился парочкой-тройкой поросюшек. А уход за поросюшками – естественно - поручал нам с Иркой.

Уход заключал в себе, прежде всего, уборку говна. Ну и кормёжку, тоже. Травкой, листиками, бурьяном. Мы с удовольствием рвали сочный молочай в нашем и Иркином огороде, чему особенно были рады её родители, и скармливали хрюкающим рылам зелёные листики. Свиньи смачно пережёвывали угощение, при этом, половину роняли под ноги и тут же затаптывали. Смешивая свежую пищу со свежими же отходами жизнедеятельности. В итоге кучи под ногами активно увеличивались в объемах. А когда объема становилось неприлично много – не продохнуть - мы брались за совковые лопаты.

- Веруха, говорил папа, - там чушки уже зовут! Говорят: «Хру-хру! Где наша Веруха?» - и вручал мне униформу.

А я, в свою очередь, организовывала на «очистительные работы» Ирку. Сама удивляюсь – как она соглашалась?

Убирать говно было интересно и очень увлекательно. По крайней мере, мне! Когда папа строил дом для свиней – свинарник с загоном, по-народному – у него под рукой почему-то ничего другого не оказалось, кроме как покрытой лаком, влагостойкой высококачественной многослойной фанеры – шпона. Вот на этот самый многослойный лакированный высококачественный шпон наши хрюшки и ходили с большим удовольствием!

Итак – пора! Мы облачались во взрослые синие халаты – это называлось «роба», которые нам были по размерчику - почти до пят. Натягивали здоровенные резиновые сапоги – почти по колено. Ещё перчатки, платки на голову. И запрягались в тележку на больших дутых колёсах.

Но чем же я так увлекалась? Мне почему-то чрезвычайно нравилось сгребать лопатой зловонное месиво и обнаруживать под его слоем прекрасный лакированный шпон приятного коричневого цвета! Мне нравился процесс очищения! Вжиииих – и под ногами идеально ровные чистые доски. Глаз радуется!

Главное – не переборщить в тележку! А то – через край. Пока довезём до поля, половина по дороге – хлюп – повываливается. Набираем до бортиков, вылезаем через оградку – дверцу-вход, почему-то папа для юных чистильщиков в свинарнике не организовал, поэтому мы сигали через верх – туда-сюда. Опасаясь в процессе остаться без сапог. Хорошо, если во время перелазки наружу! А то бывало – пару раз приземлялись голыми пятками в пахучую кучу.

- Поехали? – спрашиваю Ирку и мы, впрягшись в телегу как молодые лошадки, силимся сдвинуть её с места.

А она, хоть и маленькая, но всё время норовит забуксовать или зацепиться колесом за какой-нибудь угол или косяк.

- Поддалиии! Ещё раз, взяли! – командую.

Ирка пыхтит. Я – тоже. Это первая ходка. У свиней «добра» еще на три-четыре. Ох и серут!

Трогаемся. Выезжаем с почётом. Сначала из загона, потом – на улицу, потом вдоль забора и в поле. Удобрять. Платки съехали набок, сапоги то и дело норовят свалиться с ног, пот течёт по нашим спинам в три ручья.

Доехали – шууух, перевернули тележку, высыпали. По округе разносится характерный аутентичный душок. Вот землица возрадуется! Удобрили!

-  Картофан нынче уродится! Ого-го, - ликует папа и подкладывает по весне в картофельные лунки по горстке свинячьего добра. Удобряет.

У папы всё так – безотходное производство.

Переворачиваем пустую тележку обратно, та - ни в какую. То на один бок ляжет, то на другой. Мы изо всех сил стараемся не трогать свежевымазанные бортики – только за чистенькую ручку! Еле справились. Возвращаемся к свиньям.

- Хру-хру, - встречают нас довольным визгом. Думают – с кормёжкой. Неа! А ну подвиньтесь! Тесним их по углам и терпеливо продолжаем наводить чистоту. 

Ирка вскоре сдувается, норовит то и дело слинять домой. Ей эти все свинячьи дела надоели, но она не может бросить подругу, и мы продолжаем и доделываем. Сегодня она доделает, а в следующий раз может и свинтить – это я знаю, поэтому пользуюсь моментом, уговариваю, как могу.

- Ирка, потом пойдем в «Царя горы» поиграем, - говорю, - Только за Костей нужно зайти. И за Андрюшей, если хочешь.

У Ирки загораются глаза. И она хватает и с умилением тискает первую попавшуюся под руку хрюшку за пятак.  

- Ах ты моя хрока. Хорошая!

- Хру-хру, - вторит хрока и шарахается от Ирки в сторону.

Прошло много лет… а я до сих пор веселюсь, когда вспоминаю лопаты говна.

- Ир, знала ли ты, что наши дети такую работу будут воспринимать как унижение их достоинства? Говорят – время было другое. А какое другое? Не понимаю….

Из цикла "Моя Ирка"

Водевиль

Меня сватали прямо на Красной площади! Я от души повеселилась, хочу повеселить и тебя.

Не думала, что так ещё бывает в наши дни. Мне казалось, свахи – это что-то из Гоголя, вымершая категория, сказочная. Ан – нет. Стареющие ловеласы и нынче бродят по улицам столицы, выискивая подходящую для своих целей кандидатуру. Жертву, так сказать. Впрочем, я забегаю вперёд, и, возможно, думаю о человеке плохо совершенно не заслуженно, потому что я не знаю истинности его целей. Могу только догадываться.

В общем, дело было так. Лето. Я в длинном просторном платье. На большом ежегодном фестивале. Но я здесь впервые. Мне всё – в диковинку. Я брожу от стенда к стенду, листаю страницы свежеизданных и самых популярных книг. Размышляю. А смогла бы я так? Написать и быть изданной?

На импровизированной сцене изображают нечто три прехорошенькие артистки. Какого-то любительского театра. Одна из них скрипит на скрипочке. Я очень люблю скрипочку, и с удовольствием слушаю, но сегодня она скрипит.

Силюсь понять постановку. В чём же задумка режиссёра? Сегодня много Пушкина – день его рождения. Сегодня будет «Метель» и много стихов. А прямо сейчас на сцене какой-то сублимат поэтов. Блок, Тютчев, Цветаева, Ахматова. Фоном звучат записи оригиналов. Силюсь понять. Но не осиливаю. Я глупа?

И тут мимо меня проплывает некто в белом (Я - чуть в отдалении от группы людей, мне так лучше видно. Одна). Некто проплывает и останавливается. Очень близко. Вынуждена сфокусироваться.

Опрятный, хорошо одетый, подтянутый и … немолодой. Но очень уверенный в себе. Это видно сразу. Невооруженным глазом. Заговаривает со мной.

Начало – убей, не помню. Может, я не сразу сфокусировалась на звуке? Помню с этого места:

- Ты умная. Если бы была неумная, то не разговаривала бы со мной… Разведена?

Холодею и … переключаюсь, наконец, от сцены на человека перед собой – это становится уже интересным. У меня что, на лбу написано? Впрочем, я знаю такой ход. И у меня же нет на руке кольца. Но что будет дальше? Он спросит у меня – где находится «нофелет»?

- У меня племянник не женат. Кирилл зовут. А ты – его будущая жена!

Надо же, как лихо излагает! - размышляю я.

- Тебя как зовут? Ты в Москве живёшь? А где?

Начинаю соображать – говорить правду или изобразить из себя нечто томное и неприступное? Склоняюсь к правде – происходящее начинает меня забавлять, и я уже размышляю – любопытненько, чем же всё это закончится?

Называю место жительства. Недалеко. В Подмосковье. Я здесь недавно, но основательно. Поэтому мне легко и просто прикидываться местной. Впрочем, я не претендую. Но разговор становится всё занимательнее. А Кирилл знает, что его сватают? А есть вообще этот Кирилл?

Тем временем, вопросы становятся всё более прямые. Как из пулемёта. И я уже не слышу скрипящую скрипочку, но совсем не сожалею – здесь уже интереснее.

- Тебе сколько лет?

Пугаюсь вопроса, но в голове проносится - сейчас я его отошью.

- Много, - говорю.

- А точнее, ну, - говори же!

Называю и смущаюсь цифрой.

- Нормально, Кириллу 42 – подходит? – совершенно спокойно продолжает мой собеседник.

Потом разводит руки в стороны и начинает рисовать мне какие-то фантастические реалии.

- Представь, - он вдохновлено разводит руками, - Ваша свадьба здесь – на Красной площади!

Я провожаю его руки взглядом и замечаю на пальцах серебряные перстни. Каков! В белых одеждах, украшенный белыми металлами!

-  И я – ваш дядя – рядом с вами! – подытоживает он картину нашего первого супружеского дня.

Я переключаюсь от перстней и удивлённо осматриваюсь по сторонам. На Площади бывают свадьбы? А что здесь делать молодожёнам? Просить благословения у дедушки Ленина? Кстати, - он ещё там? Только сегодня об этом размышляла. Смотрю на снующих мимо людей, купола и шпили зданий, на ели у красной стены и прислушиваюсь к себе – хотела бы я свадьбы на Красной площади? Кажется, я и свадьбы не хотела бы… Но водевиль, разыгранный этим странным господином, мне нравится всё больше и больше, и я вдохновенно подыгрываю. Вежливо киваю в ответ.

Но, он всё ещё мало знает о невесте, поэтому возобновляет расспросы. И он прав. Я бы тоже спрашивала.

- Родители? Живы? С кем живёшь? – продолжает.

А про это зачем? – соображаю. А, жилплощадь, ну да! – улыбаюсь очевидной реальности.

- Мама, - говорю, - есть.

- С ней живёшь? Ну, говори же! – наступает мой будущий родственник.

Ха! Сейчас я выдам свой самый важный козырь, и он точно на мне не женится вместе со своим Кириллом. Проверено!

Я набираю в легкие побольше воздуха. И … после достаточной паузы…

- С детьми – живу, - заявляю дерзко и жду реакцию побега.

А  он даже бровью не ведет.

- Сколько их у тебя?

Я сдуваюсь. Это уже становится слишком фантастично. Или он хороший актёр?

- Двое, - говорю.

- У Кирилла тоже двое – будет коммуна!

- Возраст! – требует сват.

Разговор больше напоминает анкетирование «Давай поженимся!» Но я не раздражаюсь - моя внутренняя улыбка уже лезет из ушей, я сейчас расхохочусь, кажется, ему прямо в лицо! Называю возраст детей. У старшего – переходный.

- Нда, возраст непростой, - задумывается. - Мальчик старший? – и продолжает с серьёзной миной, - Его сейчас (сжимает кулак с перстнем у меня перед глазами) нужно держать в ежовых рукавицах!

Я, будто не знаю, - усмехаюсь про себя. Только … не на Красной же площади – в ежовые рукавицы! И вообще, - это моя больная тема. И я не очень хочу об этом говорить. И если он сейчас начнёт предлагать мне варианты воспитания достойного отпрыска, я передумаю жениться! То есть выходить замуж. Так и есть!

Он решает, что сыну хватит девяти классов, а потом ему нужно получать профессию. И я ловлю себя на внутреннем негодовании – что ж такое, мы еще не поженились, а за меня (за меня!) всё решают!

Наверное, я делаю какое-то неправильное лицо, потому что человек в белом резко переключается с темы воспитания и образования на материальную и духовную темы. ( J ). Он запускает пальцы под рубашку и я фокусируюсь, наконец, на его груди. Все это время я, конечно, посматривала на его цепи. Так. 

Между делом…Просто то потому что мне было неловко смотреть в глаза, а цепи – как раз на уровне глаз. Да и солнце! Наверное, он это заметил. Что я оценила его цепи. А когда случайно нащупал мое раздражение, решил переключиться на проверенный способ обольщения.

В общем, достаёт он крест со своей волосатой груди. Да-да, именно так! Седой и кучерявой. Прости за подробности. Слов из песни не выкинуть.

Достаёт он крест, значит, и демонстрирует, демонстрирует, демонстрирует… А попутно что-то сообщает о своём крещении и о чём-то там ещё, с этим связанное. Я в недоумении рассматриваю предложенный мне телесный декор и размышляю – зачем ЭТА часть нашей программы? Какое место она занимает в обольщении и сватовстве? Наверное, мужчина сбился с программы своей миссии и перешёл на что-то личное. Забылся, - одним словом. Или, всё-таки, мои предположения правильные, и он просто хотел продемонстрировать мне свои семейные богатства и духовные ценности?! Как-то так…

А потом он достал брошюру какого-то писателя – то ли Пешкина, то ли Пушкова. Нет-нет, не Пушкина!

- Я тут познакомился с писателем, вот тут его автограф… - между делом сообщил он (Мы же на книжной выставке – здесь на каждом углу писатели).

И потребовал визитку. Или телефон, раз нет визитки. И записал его прямо в брошюру! Я подивилась ценности приобрётенной на выставке книги и своей собственной ценности, и продиктовала.

- Как тебя зовут, я забыл?

Смеюсь и ликую – сейчас всё закончится! Но диктую свой настоящий номер – мало ли кто мне звонит, - я довольно открыта в своём общении. Если это по делу.

Рядом с телефоном он делает пометы. Имя. «Умная». «Женственная». Правда, неразборчиво…

- Ты, кстати, очень женственная, - делает он подытоживающий комплемент. И характер – во! – показывает большой палец.

Я улыбаюсь и мы расстаёмся. Какое-то время я пытаюсь за ним подглянуть – что будет делать дальше? Приставать к кому-то ещё? Мне, почему-то, не хочется, чтобы он приставал к кому-то ещё, но, пожалуй, я этому не удивлюсь.

И в самом деле. Он отходит от меня и пытается заговорить ещё с какими-то девушками-женщинами. Я оценивающе пробегаю по ним взглядом и понимаю – я лучше. Но они даже не реагируют на него и проходят дальше. И мне становится неловко. Впрочем, я очень быстро всё это забываю и возвращаюсь к скрипочке и книгам.

Конечно же, это всё абсурд чистой воды. Но мне было весело. Очень надеюсь, что своей дурацкой историей я заставила тебя улыбнуться. Я очень хочу, чтобы ты улыбнулся.

И, имей ввиду, - Кириллу я откажу! Может быть...

Из цикла: "Разговор с Ним"