В первый раз ОНА пришла в четвертом классе – к счастью, не ко мне, к моей любимой бабуле. Бабуля угасала тихо, незаметно, но как бы она ни старалась не причинять никому хлопот, у нее не получалось – весь дом ходил на цыпочках, прислушивался к чему-то новому и замирал от ужаса предстоящего. Бабушка болела, но я не видела её мук – за ней ухаживала мама, а я лишь пару раз подносила кружку с водой к её губам-ниточкам - белую кружку-непроливайку с носиком для питья. Я долго рассматривала диковинную конструкцию, скорее похожую на заварной чайничек, с защитным бортиком от протекания, и очень хотела с ней поиграть. Потом.
Потом ОНА пришла, когда я закончила школу. К моей однокласснице. В старших классах мы были дружны, и я даже ночевала у Ленки дома. Мы вместе наворачивали утром пухлые оладьи, а вечером тусили за клубом. Вернее, в обратном порядке. Ленка и сама обещалась быть пухлой, как её мама и сестра, но это не мешало ей быть чертовски красивой: я первый раз в жизни видела такие глаза – размером как у тёлки, и ресницы, точно накладные - такие они были огромные, пушистые и длинные. Ленка была роскошной. Потом её не стало. Потом, без меня, когда я уехала в другой город.
Потом был молодой парень. Алексей. Мы вместе танцевали когда-то. Недолго. Мы выбивали чечётку и водили плавные и степенные хороводы. Это были русские-народные танцы. Леха сгорел быстро: что-то там с сердцем или мозгом, я не уточняла. И хотя мы не были настолько близки, чтобы я прочувствовала всю горечь утраты, всё равно было дико и странно – зачем уходят такие молодые и практически нежившие? Почему ОНА забирает их сейчас, а не потом – в старости и в мудрости.
Потом был отец. Не молодой, но и не старый. Своим внезапным уходом он озадачил нас всех. ОНА планировала забрать его тихо, прямо из одиночества, но мы помешали и забрали его раньше. К себе. На свой диван. Но даже тогда она не остановилась, а лишь ускорила процесс, поторопила всех и подвела к черте стремительно, не дав опомниться ни нам, ни ему. Помню наши нелепые потуги c вызовом молоденькой медсестры с бланками рецептов и приглашением, не на много старше её, батюшки с кадилом. Ни то, ни другое не имело никакого смысла. Мы опоздали.
После папы ОНА сделала передышку для близкого нам круга, лишь отдалённо напоминая о себе некрологами о случайных, незнакомых людях.
Потом была жена отцова брата, сам брат, их общая сестра. Они уходили по очереди, друг за другом. ОНА врывалась в их дома молча, нахально, уверенно, цепляясь за болезни и оправдывая себя возрастом уходящих. Об утрате нам сообщали чаще по телефону, после долгой паузы, сухим голосом. И всякий раз, узнав «грустную новость», я ловила внутри пустоту, вперемежку с отчаянием и «философским настроением»: всё так, как должно быть, но почему так грустно?
Один мой хороший знакомый, на пороге зрелости сетовал: «Почему люди не бессмертны?» «Чтобы дать место молодым», - предположила я. «А почему бы не сделать так, чтобы никто больше не рождался, а все, кто уже родился, никогда не умирал?» - продолжил он о своей боли. Я на тот момент была чуточку моложе своего собеседника, лет этак на двадцать, и потому о «вечной молодости» ещё не помышляла – я была в ней, поэтому возмутилась: «А как же новые души? Разве они не хотят пожить, узнать что-то новое? Ты не хочешь им дать такой возможности?» Он ухмыльнулся и не ответил.
Прошло ещё «–надцать» лет, и мой зрелый друг жив, наслаждается уютным домиком в деревне, безмятежным отдыхом на рыбалке и приятным физическим трудом на грядках. И он счастлив. Из всего моего круга близких и не очень людей, пожалуй, он – самый невозмутимый представитель рода человеческого, тот, кто остаётся в «здравом уме и трезвой памяти» при любых условиях и в любой ситуации. И я практически уверена, когда ОНА придёт за ним, он найдёт, как с НЕЙ договориться и оттянуть срок. А что буду делать я? Соглашусь ли на внезапность или буду умолять «остаться ещё хоть на минуточку, на мгновение»?
«Философскому настроению» я обязана кануну своего рождения – в такие дни, когда за чертой остаётся ещё один прожитый год, а впереди неизвестно, сколько ещё, нередко заражаешься «философским настроением». Оно тяготит, но не отступает. И чтобы не думать о НЕЙ, ты стремишься окружить себя живыми людьми, а если остаёшься один, о себе напоминают мёртвые. В моём случае «философское настроение» логично влечёт за собой панические атаки, ведь с живыми много комфортнее, чем с мёртвыми.
И всё же, что бы я выбрала: вечную бесконечную жизнь, наполненную не только радостью, но и грустью, тяготами, страхами и ответственностью, или множество попыток и каждый раз жизнь – «чистый лист»? … Я не знаю. Не знаю… А спросить у тебя совета не имею возможности. По той простой причине, что ты плод моих фантазий – тот, с кем я так стремлюсь общаться, когда рядом нет ни живых, ни мёртвых. Ты – это я.
А я – это ты.
И ответов на «философские вопросы» мы не знаем.
Из цикла «Разговор с Ним»
Комментариев нет:
Отправить комментарий