Самонадеянность

 

 

Не могу себе простить. Спустя годы возвращаюсь в эту ситуацию снова и снова. И не могу себя простить. За самонадеянность. За жесткость. За прямолинейность.

Почему я это делала? Не хватило такта, мозгов, терпения? Чужое влияние или отсутствие ума и анализа? Так или иначе, но я это сделала. Взвалив всю тяжесть и ответственность слов. На себя. И тебя. Ответственность – на себя, а тяжесть – на тебя. Нет. В другом порядке.

Зачем безнадёжному больному знать, что он безнадёжен?! Как я могла лишить тебя надежды?! Как я посмела?! Прошло больше десяти лет, а я до сих пор помню твой взгляд: горький и потухший. Я потушила огонь твоих глаз одним неосторожным словом. Фразой. Я думала: так будет лучше. Но я так ошибалась! Мне очень стыдно. Больно. Горько. Мне следовало знать, что даже самых сильных людей надо беречь в такие минуты. В последние минуты. Не каждый способен принять данность. Не каждый в состоянии принять данность. Кого-то стоит держать в неведении до последней секунды. Тебя следовало держать в неведении. А я… такая жестокая … простоволосая дура. Прямолинейная и безмозглая идиотка.

Всего один вечер. Тебе оставался всего один вечер и немного ночи. А я возомнила себе, что могу облегчить твои мучения.

… И позвала священника. Не сама, разумеется, это придумала… не сама. Но внимая совету, я ни на секунду не задумалась: стоит ли?! Кажется, я поддалась какой-то моде, какой-то чужой правильности. Я позвала священника человеку, который родился и вырос в отсутствии Христа. Для человека, который молился на Землю, а из ритуалов признавал лишь ритуал труда. Для человека, который не понимал, что с ним происходит, который ждал помощи и чуда оздоровления… Который нем мог ходить – и не понимал, почему, который терял пульс – и не знал, от чего. Который с наивным доверием смотрел на молоденькую медсестричку и каждую ночь просил скорую, думая, что ему помогут. Скорая уезжала, медсестра уходила. И никто не помогал. И тут я… со своим дурацким предложением. Со своей наивной «помощью». Дура, начитавшаяся художественной литературы, знающая из книг: к постели умирающего зовут священника. Так надо. Так написано в книгах. И так посоветовали добрые люди. Те, которым я доверяла. Те, чьим советам внимала, не задумываясь, права ли я в своих поступках.

И я спросила у тебя: «Папа, давай позовём священника?»

Я чувствовала, что конец близок. Я знала, что осталось недолго. Поэтому я спешила. НО ТЫ ТО ЭТОГО НЕ ЗНАЛ! А я, со своим неуместным нетерпением, не позволила тебе самому осознать, самому прийти к этой мысли, понять… и принять. Я влепила тебе «знание» как пощёчину!

Ты словно опешил от моего предложения. Ты посмотрел на меня такими глазами… ТАКИМИ ГЛАЗАМИ! Вся боль мира отразилась в них. Такое искреннее недоумение! Такая глубокая горечь! Да кто мне дал такое право – лишить тебя твоих наивных грёз?! Да как я смела?!

Никакие ритуалы… никакие признания теперь не очистят мою душу, не сгладят мою вину перед тобой. Никогда. Никакие снадобья не вылечат ожог, полученный мною от твоих глаз, от твоего взгляда. Мимолётного, но такого болезненного. Никогда. Не могу себе простить.

 

Из цикла «Разговор с Ним»

P.S. Хотя… пишу. И легче.